Известный английский теоретик искусства Дж. Рескин полагал, что
«великие нации записывают свою автобиографию в трех книгах — в книге слов, в книге дел и в книге
искусства», но, указывал он, «только последняя заслуживает полного доверия».
В этом суждении, очевидно, приложимом
не только к нациям, но и к эпохам, верно то, что искусство нагляднее всего и
правдивей, ибо наиболее непосредственно, так сказать, чистосердечно отражает
идеалы, грезы, сомнения, взлеты, порывы и общее мироощущение. Процитируем
Гоголя. Вот какими сравнениями он характеризует средние века: «...величественные, как колоссальный готический храм,
темные, мрачные, как его пересекаемые одни другим своды, пестрые, как разноцветные
его окна и куча изузоривающих его украшений,
возвышенные, исполненные порывов, как его летящие к небу столпы и стены,
оканчивающиеся мелькающим в облаках шпицем».
О том, какие восторги вызвала готическая архитектура,
когда после долгого забвения Европа осознала
наконец значительность художественного наследия
средневековья, мы можем судить по следующим строкам Гоголя: «Была архитектура необыкновенная... — мы ее оставили, забыли, как будто чужую,
пренебрегли, как неуклюжую и варварскую. Не удивительно ли, что три века протекло,
и Европа, которая жадно бросалась на все, алчно перенимала
все чужое, удивлялась чудесам древним, римским и византийским или одевала их по своим формам, — Европа не знала, что среди ее находятся чуда... что в недре ее находятся Миланский и Кельнский соборы и еще
доныне «реют кирпичи недоконченной башни Страсбургского мюнстера. Готическая
архитектура, та готическая архитектура, которая образовалась перед окончанием
средних веков, есть явление такое, какого еще никогда не изводил вкус и
воображение человека. Ее напрасно производят от арабской,
идеи этих двух родов совершенно расходятся: из арабской она заимствована только одно искусство — сообщать тяжелой массе здания роскошь украшений и легкость; но сама эта роскошь украшений
вылилась у ней совершенно другую форму. В ней все
соединено вместе: этот стройный и высоко возносящийся
над головою лес сводов, окна огромные, узкие, с бесчисленными изменениями и
переплетами, присоединение к этой ужасающей колоссальности массы самых мелких,
пестрых украшений, эта легкая паутина резьбы, опутывающая его своею сетью,
обвивающая его от подножия до конца шпица и улетающая вместе с ним на небо;
величие и вместе красота, роскошь и простота, тяжесть и легкость — это такие достоинства, которых никогда,
кроме этого времени, не вмещала в себя архитектура. Вступая в священный мрак
этого храма, сквозь который фантастически глядит разноцветный цвет окон,
поднявши глаза кверху, где теряются, пересекаясь, стрельчатые своды один над другим,
один над другим и им конца нет, — весьма естественно ощутить в душе невольный
ужас присутствия святыни, которой не смеет и коснуться дерзновенный ум
человека».
Велика радость открытия шедевров искусства, веками
пролежавших в земле после гибели породившей их цивилизации. В эпоху Возрождения
такую радость испытывали новооткрыватели античности,
откапывая мраморную статую идеальных пропорций или чудесно расписанную амфору;
радость- вместе с негодованием по адресу тех, кто, утверждая христианскую веру,
отрицал культурное наследие древнего языческого мира. А ведь искусство средневековья
долго пребывало скрытым, хоть и не в земле, но не менее надежно под тяжелым
пластом непонимания. Но вот наступило прозрение, и красота этого искусства
обворожила умы и сердца.
О том, что это было искусство совсем иное, чем романское,
мы ясно видим уже из гоголевского описания, столь же яркого, сколь и точного.
«Лес сводов», «окна огромные», «легкая паутина резьбы», вместе со шпицем
«улетающая на небо», пересекающиеся один над другим стрельчатые своды — каждое слово выражает здесь нечто
несовместимое с монолитной романской суровостью, массивностью, твердокаменной
непроницаемостью романских соборных стен!
Громада собора как бы избавилась от своей тяжести, чуть
ли не ажурно для нашего глаза прорезались ее стены, вся она наполнилась
воздухом и засверкала.
Как «застывшую музыку» (Шеллинг),
как «безмолвную музыку» (Гете) подчас воспринимает наше
эстетическое чувство архитектуру. Человек музыкально одаренный слышит особенно
чутко безмолвное звучание архитектурных форм.
Так вот, как раз в XIII
в., одновременно с окончательным торжеством готики
над романским стилем, на смену унисону во французскую музыку пришло сложное
многоголосие. Тут параллель полная: пусть
и видоизменяясь в различных странах, готическая
архитектура относится в целом к романской, как многоголосая песня к унисону.
Тот торжественный гимн, что гремел в камне романских соборов, обрел новое
звучание, менее громогласное и повелительное, но эмоционально более богатое, в
величавом аккорде сливающее воедино страстный призыв и строгое раздумье,
ликующие восторги и тихую грусть, славу и гордость полета вместе с
экзальтацией.
Что же произошло в историческом развитии
западноевропейских народов в тот период, когда их искусство постепенно перешло
в новое качество?
Это лишь фрагмент реферата, полный текст скачивайте по ссылке, размещенной вверху страницы.
|